Жанр антиутопии к концу ХХ века приобрел небывалый успех, который сохраняется до сих пор. Особый интерес у авторов вызывают разные пути развития России. К числу таких антиутопий относится роман Татьяны Толстой. В этой статье мы подробно рассмотрим его краткое содержание. «Кысь» - произведение, не только рассказывающее о плачевном будущем, но и пропитанное иронией и сарказмом в адрес настоящего.
О романе
Произведение писалось в течение четырнадцати лет, с 1986-го до 2000-й. По словам самой писательницы, четыре года из этих лет она не писала совсем.
Изучив краткое содержание «Кысь», читатель сможет убедиться в том, что это роман-антиутопия, описывающий постапокалиптическое будущее России. Произведение пропитано сарказмом и иронией. Часто мир романа воспринимается как метафора, описывающая постсоветский хаос 90-х. Однако же изначальный авторский замысел заключался в сатире на советский строй, который основывался на архаизации сознания людей и взаимоотношений, культе вождя, монополизме государства.
Структура романа
Рассмотрим структуру произведения прежде, чем описывать его краткое содержание. «Кысь» - роман, разделенный на главы, каждая из которых озаглавлена буквой старорусского алфавита. Таким образом, произведение разделено на 33 части, которые начинаются «Азом» и заканчиваются «Ижицей».
Мироустройство художественного пространства
Весьма интересен мир, который создает Толстая. «Кысь» (краткое содержание будет приведено ниже) описывает Москву, пережившую Взрыв в конце ХХ века. С тех пор прошло около двухсот лет. Столица теперь зовется Федор-Кузьмичском, по имени главы города и Наибольшего Мурзы. Простые голубчики очень благодарны Федору Кузьмичу, который придумал колесо, буквы, коромысло, мышь ловить.
У рожденных после взрыва есть Последствия: тело, покрытое ушами, пальцев больше или меньше положенного, «вымя», «полтора лица». После Взрыва остались Прежние, рожденные еще до него. Эти не стареют и живут уже третью сотню лет. К таким относились и мать Бенедикта, умершая «потравившись», Главный Истопник Никита Иваныч. Есть Перерожденцы, тоже с прежних времен оставшиеся, но их используют как ездовую скотину. Сами они постоянно ругаются и носят на руках и ногах валенки: «не поймёшь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку…».
Т. Толстая, «Кысь»: краткое содержание
Бенедикт проснулся утром, надел валенки и отправился на работу. С детства он мечтал стать Истопником, чтобы все его уважали, да и работа непыльная. Но матушка настаивала на изучении грамоты - три поколения в роду интеллигенции было с «оневерсетецким абразаванием». Пока мать была жива, Бенедикт часто спрашивал, отчего случился Взрыв, на что получал ответ, что люди с «аружыем» доигрались.
Больше всего голубчики боятся Кыси, которая живет в лесу и человеку может «на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! — а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет». После этого голубчик ничего сам делать не может, тело живет, а разума уже в нем нет. Но Никита Иваныч утверждает, что нет Кыси, выдумки все.
Рабочая изба
Очень иронична в романе «Кысь» Татьяна Толстая, краткое содержание помогает прочувствовать это в полной мере.
В Рабочей Избе занимаются тем, что переписывают то, что сочинил Федор Кузьмич, например, про Рябу и Колобка, стихи, «Шопенгауэр». Иллюстрирует книжки «Оленька - душенька», «краса ненаглядная» из знатной семьи.
Сохранились и старые книги, которые печатали еще до Взырва, но от них бывает Болезнь. Как только узнают Санитары, что у какого голубчика есть книга, так приедут за ним на Красных Санях, схватят вместе с книгой и увезут. И после того человека уже никто не видит. У матушки Бенедиктовой была такая книга, но отец, как узнал, тут же сжег.
По удару Колотушки наступает обед. Голубчики направляются есть суп из мышей в Столовую Избу. Вместе с Бенедиктом садится Варвара Лукинишна, вся покрытая петушиными гребешками - «последствие такое». Она рассуждает о том, кто такой «конь», Бенедикт считает, что это просто
Федор Кузьмич
Продолжают развиваться события романа «Кысь» (Татьяна Толстая). Краткое содержание повествует о приезде Федора Кузьмича в Рабочую Избу. Очень выразительно описание Наибольшего Мурзы: маленький, Бенедикту по колено, тщедушный, его речам все благоговейно внимают, но его язык совершенно не отличается от речи остальных голубчиков, несмотря на «написанные» им книги. Неожиданно в Избе гаснет огонь, приходит Никита Иваныч, разжигает огонь и совершенно не проявляет никакого уважения к Федору Кузьмичу. Бенедикту еще больше хочется стать Истопником.
Праздники
Множество аллюзий на реальность делает в своем романе Т. Толстая («Кысь»). Краткое содержание рассказывает о празднике, который решил отмечать Федор Кузьмич 1 марта - Новый год.
Бенедикт хорошо подготовился к нему: наловил мышей, обменял их на разные деликатесы. Но не удается ему насладиться покупками. Дома, в избе, кажется Бенедикту, что Кысь к нему подкрадывается. В это время как раз заходит Никита Иваныч. Бенедикт бросается к нему и просит о помощи.
Неделю наш герой пролежал в лихорадке, пропустил все праздники, а накупленное они вместе за это время и съели. Бенедикт начинает задумываться о женитьбе, чтобы было кому за ним присмотреть если что, за хозяйством проследить.
Выходит новый указ - отмечать новый «Бабский Праздник» 8 Марта. Бенедикт, как было велено, поздравляет всех женщин на работе, включая и Оленьку. Просит ее руки и получает в ответ согласие.
У Варвары Лукинишны
Ироничны события, что изображает роман «Кысь». Краткое содержание рисует поход Бенедикта к своей сослуживице в гребешках Варваре Лукинишне. Главный герой полагает, что женщина испытывает к нему симпатию. Но у нее другие планы, она пригласила Бенедикта поговорить о книгах и признается, что у нее есть одна старопечатная. Варвара Лукинишна говорит, что от книг нет Болезни, но Бенедикт этому не верит и бежит в страхе.
Никита Иваныч, возлагая на Бенедикта большие надежды, так как его мать была образованная, просит помочь вырезать статью Пушкина из дерева. Пушкин ведь наше все. Бенедикт проникается идеей, правда, не до конца понимает этих Прежних с их непонятными словами и поступками. На всякий случай Беня вырезает статуе шесть пальцев - вдруг что не так пойдет, а лишний потом всегда отрезать можно.
Свадьба
Больше не приходит к Бенедикту страшная Кысь. Краткое содержание по главам вообще не изобилует появлением этого Жизнь героя, напротив, входит в спокойное русло. Он потихоньку работает над памятником, собирается жениться. Но тут покой нарушается. Оказывается, хвостик, что всегда был у Бенедикта, - Последствие, и его надо отрубить.
Беня идет знакомиться с родителями Оленьки. Оказывается, что ее отец - Главный Санитар. Бенедикту боязно, да и тесть говорит, что он не из «наших». Но Оленька за него заступается.
После того как свадьба состоялась, Бенедикт переезжает в терем родителей жены. Бросил ходить на работу, увлекся чтением. Оказалось, что у тестя огромная библиотека со старопечатными книгами. Но вот книги заканчиваются - Бенедикт в ужасе понимает, что прочитал все. Его охватывает тоска.
Революция
Действие подходит к кульминации в романе «Кысь». Читать того, как Бенедикт впервые оказывается в рядах Санитаров, очень увлекательно. Теперь наш герой среди тех самых людей, которых все боятся, и он едет изымать книги. В желании завладеть очередной редкостью он случайно убивает голубчика. Тесть успокаивает Беню, постепенно тот вновь начинает ездить искать книги. Приходит и к Никите Иванычу, но тот ничего ему не дает.
Тесть начинает подвивать зятя на революцию - у Федора Кузьмича книг много, а он ни с кем не делится. В итоге они убивают Наибольшего Мурзу. Тесть становится Генеральным Санитаром, а город теперь будет называться в его честь.
Подходит к концу роман, который написала Толстая («Кысь»). Краткое содержание по главам оканчивается тем, что Главный Санитар принимает решение казнить Главного Истопника за ненадобностью. Тесть Бени выпускает из глаз луч, что дает искру, от которой загорается привязанный к Пушкину Никита Иваныч.
Но Истопник сам извергает пламя и поджигает весь город. Бене удается спастись от огня в яме. Когда пламя спало, он вылезает и видит живых Никиту Иваныча и его товарища, тоже из Прежних. Спрашивает, почему они не сгорели, на что Истопник отвечает: «Неохота». И Прежние, держась за руки, поднимаются в небо.
Заключение
Так оканчивается краткое содержание. «Кысь», как можно заметить из вышеизложенного, не только антиутопия, но и роман, основанный на постмодернистских приемах, что вполне закономерно, учитывая время его написания. Изображение героев, которые лишь отчасти напоминают полнокровных людей, сюрреалистический сюжет. Особенно черты постмодернизма проявились в приемах интертекста - в произведении множество как прямых, так и косвенных отсылок к классическим русским произведениям. А образ Пушкина приобретает просто символический характер, олицетворяя забытую духовность.
Основные действия происходят в Москве после пережитого триста лет назад взрыва. Сам же город называется именем самого главного Фёдора Кузьмича. Люди же утратили все свои знания и приобретённую цивилизацию. Расплачиваются они мышами их же и едят. Те же кому посчастливилось пережить взрыв перестали стареть, а у новые переродившиеся люди стали мутантами со звериной внешностью.
Жители заняты добычей ржави, применяемой и для покраски, и для курения, и даже для питья. Также тяжело было найти что-то для пропитания, так как животные и птицы тоже пережили мутацию. Люди полностью перестали совершенствоваться, утратилась мораль.
Но нашёлся герой, Бенедикт, который как никто другой жаждал знаний и очень любил читать. Книги для него были чем-то сравнимым с топливом для печки. Бенедикт является первым из тех, кто пережил взрыв, который приобретает знания и пытается развиться и в духовном и в умственном плане. Поэт Пушкин становиться воплощением современной культуры.
Бенедикт со своими товарищами решаются обрушить режим пережитого правителя и установить новые духовные порядки, наполненные моралью. И в результате за главного встаёт тесть Бенедикта. Тот издаёт указы то о разрешении литературы, то сразу же о её запрете. Объясняя тем, что полученное право о свободе вероисповедания и так достаточно, и не стоит разводить много свобод. Ввели также казни для тех, кто пытался идти против главных. На это зрелище приходило много зевак, все наряжались и веселились.
Но в последнюю казнь произошёл пожар, который унёс с собой много людей и их домов. Сознания Бенедикта затуманилось, и он видел, как Лев Львович и Никита Иваныч обгоревшие взлетели к небу. Эта история отображает, то что даже в самых глубинах человеческого сознания, независимо от обстоятельств, живёт великая жажда к знаниям, которая не подвластна, ни каким законам и порядкам.
Картинка или рисунок Татьяна Толстая - Кысь
Другие пересказы и отзывы для читательского дневника
- Краткое содержание Барбос и Жулька Куприн
Жизнь невозможна без дружбы. Дружба – это взаимное расположение друг к другу. Барбос – это собака, и тем более самая обычная собака, которая не имеет никакой родословной, и породы, просто одним словом, Барбос – это дворняжка
- Краткое содержание Зощенко Колдун
В истории Зощенко Колдун рассказывается о быте крестьянских семей в деревнях. Проводится сравнение: на фоне существования электричества, пара, швейных машин продолжают существовать колдуны и кудесники
- Краткое содержание Жюль Верн Двадцать тысяч лье под водой
Писатель, географ Жюль Верн, является классиком научно-фантастической литературы. Роман «20000 лье под водой» это экскурс в животный и растительный мир. Тайны судна, его команды и самого капитана.
- Краткое содержание Горький Несвоевременные мысли
Русскому народу пришло время сбросить бремя угнетавшего его режима и это произошло в ходе событий революции. Но что пришло на смену? Какие люди выдвинулись на первый план и взяли в руки бразды правления обществом?
- Краткое содержание Синяя птица Метерлинка
К двум детям приходит фея, которая просит их найти Синюю Птицу, чтобы излечить ее внучку. В помощь им она дает волшебную шапочку и души предметов. Они отправляются в путешествие в Страну Воспоминаний
Татьяна Толстая
Шульгин часто, раз в неделю уж непременно, а то и два, ходил к соседу играть в нарды.
Игра глуповатая, не то что шахматы, но тоже увлекательная. Шульгин сначала стеснялся немножко, потому что в нарды только чучмеки играют, – шеш-беш, черемша-урюк, – но потом привык. Сосед, Фролов Валера, тоже был чистый славянин, никакой не мандаринщик.
Кофе сварят, все интеллигентно, и к доске. Поговорить тоже.
– Как думаешь, Касьянова снимут?
– Должны вроде.
Каждый раз у Фролова Валеры в квартире появлялось что-нибудь новое. Чайник электрический. Набор шампуров с мангалом. Радиотелефон в виде дамской туфельки, красный. Большие часы напольные гжель. Вещи красивые, но ненужные. Часы, например, полкомнаты занимают, но не идут.
Шульгин спросит:
– Это новое у тебя?
А Фролов:
– Да… так…
Шульгин заметит:
– Вроде телевизор у тебя прошлый раз меньше был?
– Да телевизор как телевизор.
Потом один раз вообще весь угол картонными ящиками завален стоял. Фролов отлучился кофе сварить, а Шульгин отогнул и посмотрел: вроде что-то женское, из кожзаменителя.
Наконец во вторник смотрит – а там, где раньше сервант стоял, теперь арка прорезана, а за ней целая комната. Никогда там раньше комнаты не было. Да и быть не могло – там же торец дома. А поверху арки, на гвоздиках – пластмассовый плющ.
Шульгин не выдержал.
– Нет уж, изволь объясниться!.. Главное, как это у тебя комната… Там же торец!
Фролов Валера вздохнул, вроде смутился.
– Ладно, раз так… Есть место одно такое… Окошечко.
Там это все дают… Бесплатно.
– Не тренди! Бесплатно ничего не бывает.
– Не бывает, а дают. Как у Якубовича – «подарки в студию!» Якубовичу-то разве народ платит? Вот ему банки маринованные везут – думаешь, он их ест? Он их выбрасывает, поверь слову. Глазки у него такие хитрые с консервов, что ли?
Фролов все в сторону уводил разговор, но Шульгин привязался – не отцепишься. Где окошечко? Главное, комната эта лишняя ему крепко засела. У него самого была однокомнатная, так что лыжи приходилось прямо в чулане держать. Фролов темнил, но Шульгин так расстроился, что проиграл четыре партии подряд, а с таким играть неинтересно. Пришлось соседу колоться.
– Главное, – учил Фролов, – когда оттуда крикнут, скажем: «Кофемолка!» – надо обязательно тоже крикнуть: «Беру!» Это вот главное. Не забудь и не перепутай.
Наутро Шульгин поехал туда прямо с утра. С виду здание совершенно совковое, вроде авторемонтных мастерских или заводоуправления. Третий двор, пятый корпус, всюду мазут и шестеренки. Бегают какие-то хмыри в спецовках. Надул Фролов Валера, понял Шульгин с досадой. Но раз уж добрался, разыскал и коридор, и окошечко – обыкновенное, глубокое, с деревянной ставней, из таких зарплату выдают. Подошел и постучал.
Ставня сразу распахнулась, а за ней никого не было, только кусок зеленой стены, как в бухгалтерии, и свет противный, как будто лампа дневного света.
– Пакет! – крикнули в окошечке.
– Беру! – крикнул Шульгин.
Кто-то кинул ему пакет, а кто – не видно. Шульгин схватил коричневый сверток и отбежал в сторону. Так разволновался, что даже как будто оглох. Потом немножко отошло. Посмотрел по сторонам – народ ходит туда-сюда, но никто к окошечку не подходит, как будто не интересуется. Вот олухи-то! Пакет он довез до дома, расстелил на кухонном столе «Из рук в руки», а уж потом аккуратно перерезал веревку ножницами и сорвал сургучные пломбы. Развернул крафт-бумагу – в пакете было четыре котлеты.
Шульгин обиделся: разыграл его Фролов Валера. Вышел на площадку и сильно, сердито позвонил. Но у Валеры никто не открыл. Шульгин постоял-постоял, потом спустился на улицу и посмотрел на дом с торца. Все как всегда. Как же у него комната с аркой помещается?
Вечером и Валера нашелся, и опять в нарды сражались.
– Другой раз больше дадут. Ты, главное, обязательно кричи: «Беру!»
– А если не крикну?
– Тогда не дадут.
И опять Шульгин поехал, и опять пробирался среди каких-то колес, бочек и ломаной тары в третий двор и пятый корпус. И опять никто больше, кроме него, окошечком не интересовался. Стукнул в ставню, и ставня отворилась.
– Валенки! – крикнули из окошечка.
– Беру! – с досадой крикнул Шульгин.
Выбросили валенки, серые, короткие и неподшитые.
Что за херня такая, – повертел валенки Шульгин, – на что они мне? Отошел в сторонку будто покурить и сунул валенки в урну. Никто не видел. Снова подошел к окошечку и постучал, но окошечко больше не открылось.
На другой день не хотел ехать, но дома как-то плохо сиделось. Вышел опять посмотреть на торец, а там уже построили леса, и какие-то чернявые рабочие что-то приколачивали и загораживали.
«Турков понаехало», – подумал Шульгин.
На этот раз у окошечка была длиннющая очередь, так что сердце у него екнуло, и он заволновался, вдруг ему не хватит. Медленно-медленно двигалась очередь, какие-то вроде сложности и задержки возникали, и кто-то, кажется, пытался спорить и выражал недовольство – через головы не было видно. Наконец и он добрался до ставни.
– Цветы! – крикнуло оттуда.
– Беру! – обозлился Шульгин.
В урну он их выбрасывать не стал, хотя и очень хотелось. Было какое-то неясное подозрение, что сегодняшняя очередь, волнения и потерянное время – это наказание за то, что вчера он так нехорошо поступил с валенками. В конце концов, ему же даром все это давали, хотя почему – неизвестно. А другим давали большие коробки, упакованные в белую бумагу. Некоторые пришли с тележками.
Съесть хот-дог, что ли, – подумал Шульгин. Но руки были заняты, а хот-дог надо есть двумя руками, если не хочешь закапать себе костюм кетчупом. Шульгин посмотрел на продавщицу – симпатичная! – и протянул ей букет.
– Прекрасной даме в честь ее небесных глаз!
– Ой, какая прелесть! – обрадовалась девушка.
Слово за слово, и вечером после работы Оксана уже гуляла с Шульгиным по Манежной площади. Они говорили о том, как тут все стало красиво, только уж очень дорого. Ничего, если завтра повезет, может быть, и мы себе купим гжель, как люди, думал Шульгин. Когда стемнело, они долго целовались в Александровском садике у грота, и Шульгин пошел домой неохотно: очень ему нравилась Оксана…
– …Утюг! – крикнуло окошечко.
– Беру! – весело отозвался Шульгин.
Вот уже пошли электроприборы, надо только иметь терпение. Дома Шульгин прибил полочку и ставил все новые приобретения на полочку. У него уже был эмалированный бидон, набор хваталок для горячего, кофейный сервиз, шампунь с бальзамом в одном флаконе, банка сельди атлантической, кило шерсти «ангора» бледно-розового цвета, набор разводных ключей «Сизиф», две клеенчатые тетради в линейку, пуф арабский кожаный с накладными нефертитями, коврик резиновый в ванну, книга «Русская пародия» В.Новикова и еще одна книга на иностранном языке, баллончик для заправки газовых зажигалок, бумажная икона с целителем Пантелеймоном, набор шариковых ручек с красной пастой и фотопленка. Жизнь научила Шульгина ни от чего не отказываться, он и не отказывался. Дали доски, горбыль – он взял и горбыль и поставил в чулан к лыжам. Может, дача будет – горбыль и пригодится.
Татьяна Толстая
Бенедикт натянул валенки, потопал ногами, чтобы ладно пришлось, проверил печную вьюшку, хлебные крошки смахнул на пол – для мышей, окно заткнул тряпицей, чтоб не выстудило, вышел на крыльцо и потянул носом морозный чистый воздух. Эх, и хорошо же! Ночная вьюга улеглась, снега лежат белые и важные, небо синеет, высоченные клели стоят – не шелохнутся. Только черные зайцы с верхушки на верхушку перепархивают. Бенедикт постоял, задрав кверху русую бороду, сощурился, поглядывая на зайцев. Сбить бы парочку – на новую шапку, да камня нету.
И мясца поесть бы неплохо. А то все мыши да мыши – приелись уже.
Если мясо черного зайца как следует вымочить, да проварить в семи водах, да на недельку-другую на солнышко выставить, да упарить в печи, – оно, глядишь, и не ядовитое.
Понятно, если самочка попадется. Потому как самец, его вари, не вари, – он все такой же. Раньше-то не знали, ели и самцов с голодухи. А теперь дознались: кто их поест, – у того на всю жизнь в грудях хрипы и булькотня. И ноги сохнут. И еще волос из ушей прет: черный, толстый, и дух от него нехороший.
Бенедикт вздохнул: на работу пора; запахнул зипун, заложил дверь избы деревянным брусом и еще палкой подоткнул. Красть в избе нечего, но уж так он привык. И матушка, покойница, всегда так делала. В старину, до Взрыва, – рассказывала, – все двери-то свои запирали. От матушки и соседи этому обучились, оно и пошло. Теперь вся их слобода запирала двери палками. Может, это своеволие, конечно.
На семи холмах раскинулся городок Федор-Кузьмичск, родная сторонка, и шел Бенедикт, поскрипывая свежим снежком, радуясь февральскому солнышку, любуясь знакомыми улочками. Там и сям – черные избы вереницами, – за высокими тынами, за тесовыми воротами; на кольях каменные горшки сохнут, или жбаны деревянные; у кого терем повыше, у того и жбаны поздоровей, а иной целую бочку на кол напялит, в глаза тычет: богато живу, голубчики! Такой на работу не пешедралом трюхает, а норовит в санях проехаться, кнутом помахивает; а в сани перерожденец запряжен, бежит, валенками топочет, сам бледный, взмыленный, язык наружу. Домчит до рабочей избы и встанет как вкопанный, на все четыре ноги, только мохнатые бока ходуном ходят: хы-хы, хы-хы.
А глазами так и ворочает, так и ворочает. И зубы скалит. И озирается…
Ай, ну их к лешему, перерожденцев этих, лучше от них подальше. Страшные они, и не поймешь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, еще до Взрыва жили, перерожденцы-то. А все может быть.
Морозец нынче, изо рта парок пыхает, и борода вся заиндевевши. А все равно благодать! Избы стоят крепкие, черные, вдоль заборов – высокие сугробы, и к каждым-то воротам тропочка протоптана. Холмы плавно сбегают вниз и плавно подымаются, белые, волнистые; по заснеженным скатам скользят сани, за санями – синие тени, и снег хрустит всеми цветами, а за холмами солнышко встает и тоже играет радужным светом в синем небе. Прищуришься – от солнышка лучи идут кругалями, поддашь валенком пушистый снег – он и заискрится, словно спелые огнецы затрепетали.
Бенедикт подумал об огнецах, вспомнил матушку и вздохнул: вот из-за тех огнецов и преставилась, сердешная. Ложными оказались.
На семи холмах лежит городок Федор-Кузьмичск, а вокруг городка – поля необозримые, земли неведомые. На севере – дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти не пускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут. В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет. Вернется такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идет не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят. Поймают его и ведут в избу, а иной раз для смеху поставят ему миску пустую, ложку в руку вторнут: ешь; он будто и ест, из пустой-то миски, и зачерпывает, и в рот несет, и жует, а после словно хлебом посудину обтирает, а хлеба-то в руке и нет; ну, родня, ясно, со смеху давится. Такой сам ничего делать не может, даже оправиться не умеет: каждый раз ему заново показывай. Ну, если жене или там матери его жалко, она его с собой в поганый чулан водит; а ежели за ним приглядеть некому, то он, считай, не жилец: как пузырь лопнет, так он и помирает.
