История человека, который под воздействем радиации и инсектицидов начинает неумолимо уменьшаться до микроскопических размеров. Известность Р. Матесона поистине не знает границ: его произведения переведены на многие языки мира, фильмы по его сценариям, снятые такими именитыми режиссерами, как Роджер Корман, Стивен Спилберг и другие, давно стали классикой кинематографа. Недаром Рэй Брэдбери назвал Р. Матесона одним из наиболее важных писателей XX века, а Стивен Кинг утверждал, что этот автор оказал на него самое большое влияние. Творчество Р.…
Политэкономия от макака-резуса Константин Семёнов
Рассказ читала несколько раз. Сначала было смешно и весело. При повторном чтении, уже видела на месте макак некоторых людей из реальной жизни. Не буду спорить с Дарвиным, но хотелось возразить, как мальчик в анекдоте: «Ну вы-то может быть, а моя мамочка произошла не от обезьяны». У автора поразительная способность подчёркивать черты «человеков», на которые мы в обычной жизни не обращаем пристального внимания. Из отзывов
Фантом-такси (сборник рассказов) Дмитрий Суслин
Весной 1999 года я пришел в редакцию газеты «СЧ-Столица» и принес рассказ «Смерть беляшевого короля». После выхода газеты, рассказ так понравился публике, что я начал писать дальше, стараясь, чтобы каждый рассказ, выглядел реальным репортажем из жизни города. И люди верили, что все, что написано, происходило на самом деле, и в редакцию целыми днями звонили встревоженные горожане. Газетные листки люди передавали другу другу, и они переходили из рук в руки, и слава о них шла далеко за переделы Чебоксар. «Он еще не Стивен Кинг, но читать его рассказы…
Рассказы Ежика Виктор Дан
Эта книжка о приключениях Ежика. В своих рассказах Ежик поделится жизненными наблюдениями и выводами от встреч с обитателями сада и его окрестностей: Хозяйкой, Червяком, Ужом, Сорокой и многими другими. Для детей дошкольного и младшего школьного возраста, а также для взрослых, которые будут читать книжку детям и внукам.
Мир приключений 1983. Ежегодный сборник приключенческих… Александр Абрамов
Мир приключений: Сборник приключенческих фантастических повестей и рассказов. / Оформление В. Колтунова. - М.: Дет. лит., 1983. - 560 стр. СОДЕРЖАНИЕ: ПРИКЛЮЧЕНИЯ: Александр Беляев. ОРДЕН РЕСПУБЛИКИ. Повесть … 7. Анатолий Безуглов. ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ. Повесть … 116. Александр Абрамов. ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА. Повесть … 189. Александр Казанцев. БЛЕСТЯЩИЙ ПРОИГРЫШ. Рассказ … 252. Николай Самвелян. СЕМЬ ОШИБОК, ВКЛЮЧАЯ ОШИБКУ АВТОРА. Маленький исторический детектив … 263. Я.Г. Зимин. Послесловие историка… 302. Еремей Парнов. АТЛАНТИДА В НАШИХ МЕЧТАХ. Очерк…
МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических… Кир Булычев
Мир приключений: Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов / Оформление Б.И. Шейнеса. - Москва: Детская литература, 1973. - 448 стр. В сборник входят произведения, посвященные наиболее актуальным проблемам науки и техники, а также затрагивающие морально-этические проблемы. Для среднего и старшего возраста. СОДЕРЖАНИЕ: ВЛАДИМИР КАЗАКОВ. Загадочный пеленг. Приключенческая повесть… 3. ВЛАДИМИР МАЛОВ. Я - шерристянин. Фантастическая повесть… 63. В. ПАШИНИН. У берегов студеного Баренца. Повесть… 120. НИКОЛАЙ ТОМАН. Робот «Чарли» грабит…
Маленький Николя Рене Госсини
Рене Госсини (1920 – 1977), известный французский писатель и издатель, лауреат международной премии Альфонса Алле, член Академии юмора, описывает жизнь детей в школе и дома, их взаимоотношения между собой и со взрослыми. Правдивое отображение французской действительности через восприятие ребенка интересно для нашего читателя. Рассказы маленького Николя обогатят представление взрослых о детях. На русском языке рассказы издаются впервые.
МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ № 3. 1957 (Ежегодный сборник… Иван Ефремов
Ежегодные сборники приключенческих и научно-фантастических повестей и рассказов советских и зарубежных писателей выпускались издательством «Детская литература» с 1955 г. Для старшего возраста. СОДЕРЖАНИЕ: Николай Атаров. Смерть под псевдонимом. Роман. Рисунки В.Трубковича… 3. Е. Рысс и Л. Рахманов. Домик на болоте. Повесть. Рисунки А.Волкова и Е.Гавринкевича… 109. Г. Гребнев. Пропавшие сокровища. Повесть. Рисунки Н.Поливанова… 187. Н. Рощин. Между Нигером и Сенегалом. Повесть. Рисунки И.Архипова… 265. Илья Зверев. Чрезвычайные обстоятельства. Повесть.…
Привычное дело. Рассказы Василий Белов
В книгу включены повесть В. И. Белова «Привычное дело» и рассказы «За тремя волоками», «На Росстанном холме», «Скворцы», «Кони», «Бобришный угор», «Никола Милостивый», «Данные», обязательные для чтения и изучения в средней общеобразовательной школе.
Новые рассказы Рассеянного Магистра Владимир Левшин
Дорогие читатели? Если вы уже знакомы с незадачливым героем книги В Лёвшина "Магистр Рассеянных Наук", если уже сталкивались с бесчисленными ошибками и оговорками этого рассеянного математика, вам, вероятно, интересно будет узнать о его новых путешествиях и приключениях, а заодно снова встретиться с постоянными членами Клуба Рассеянного Магистра - Таней, Севой, Олегом и Нуликом. Если же Магистр Рассеянных Наук для вас лицо новое, не смущайтесь: эта книга - совершенно самостоятельная история о том, как Магистр возомнил себя великим сыщиком…
Рассказ Служанки Маргарет Этвуд
В дивном новом мире женщины не имеют права владеть собственностью, работать, любить, читать и писать. Они не могут бегать по утрам, устраивать пикники и вечеринки, им запрещено вторично выходить замуж. Им оставлена лишь одна функция. Фредова – Служанка. Один раз в день она может выйти за покупками, но ни разговаривать, ни вспоминать ей не положено. Раз в месяц она встречается со своим хозяином – Командором – и молится, чтобы от их соития получился здоровый ребенок. Потому что в дивном новом мире победившего христианского фундаментализма Служанка…
Библия, которую читал Иисус Филипп Янси
Книга помогает современному читателю увидеть актуальность Ветхого Завета. В беседе о книге Иова, Второзаконии, Псалмах, Екклезиасте, пророческих книгах автор показывает, что они раскрывают нам суть человеческой природы, рассказывают о ценности человеческой личности. Ветхий Завет - биография Бога, история Его страстного романа с людьми. Ветхий Завет - это вступление к рассказу о жизни Иисуса Христа, ведь именно Христос дал ответ на вопросы, беспокоившие пророков древности. И автор напоминает нам: Ветхий Завет - это не старинная непонятная…
Крылатая сотня. Сборник рассказов Олег Верещагин
Я начал писать эти рассказы на лесных привалах, когда в палатках походного лагеря спали мальчишки, очень похожие на моих героев. Я надеюсь, что им не достанется такого же будущего… Но верю: случись что - и они поступят так же, как герои КРЫЛАТОЙ СОТНИ. Те, кто читал цикл рассказов БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ! могут воспринимать эти рассказы как продолжение. Не хронологическое, а скорее продолжение-дополнение. В общем, в те дни, когда начиналась осада Воронежа, на юге России, в Ставрополье и Краснодарском крае…
Мир Приключений 1990 (Ежегодный сборник фантастических… Кир Булычев
МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ (Альманах) Орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов издательство “Детская литература”. Москва 1990 СОДЕРЖАНИЕ: Сергей Другаль. ЯЗЫЧНИКИ. Фантастическая повесть Марк Азов, Валерий Михайловский. КАПИТАН - ДОЧЬ КАПИТАНА. Детективная повесть Глеб Голубев. ПАСТЬ ДЬЯВОЛА. Фантастическая повесть Анатолий Безуглов. ИЗ ЗАПИСОК ПРОКУРОРА. Детективные рассказы. “Стрелы Амура” и “Играли свадьбу” Кир Булычев. ПОДЗЕМНАЯ ЛОДКА. Фантастическая повесть Ростислав Самбук. ЖЕСТОКИЙ ЛЕС. Приключенческая повесть. Авторизованный…
Пуговица
Сначала Генка стал собирать старинные монеты. Показывал кому-нибудь свою коллекцию и с гордостью говорил: «Я теперь нумизмат». Ну, нумизмат так нумизмат, плохого в этом ничего нет. Только монетами он не ограничился, а начал еще и пуговицы собирать. Конечно, не те пуговицы, что к рубашкам и штанам пришивают, а металлические, с гербами разными, якорями. И так он втянулся в это занятие, что совсем голову потерял и чуть было до беды себя не довел.
Как-то раз в воскресенье затащил он меня в музей. И, конечно, в тот зал, где монеты выставлены. Ходит он вдоль стендов и облизывается как кот на сметану. И вдруг незаметно исчез.
Я покрутил головой туда-сюда - нет Генки. Хотел уж было уходить, смотрю - выскакивает мой нумизмат из какой-то двери в углу зала. Волосы взъерошены, глаза квадратные и рот открыт.
Тут я сразу неладное почувствовал.
Ты чего? - спрашиваю.
Понимаешь, там комната с пуговицей… Я туда случайно, а тут она входит… - забормотал он.
Какая еще комната с пуговицей?
Видишь, - говорит, - там дверь. Я подумал, что это еще зал, и вошел. Оказалось, не зал, а служебное помещение. И в нем всякие невыставленные экспонаты. Я хотел уйти, смотрю - шкаф открытый. А из него торчит рукав не то вицмундира, не то шинели. А на рукаве пуговица. Блестит, прямо сверкает. Схватил я эту пуговицу - р-р-раз… А тут какая-то женщина входит. Я испугался до смерти. А она мне: «Ты что, мальчик, тут делаешь? Тут нельзя». И выпроводила…
Ты что же, - говорю, - украл, значит? Музейную ценность?!
Хотел я его треснуть, но очень у него в тот момент вид был жалкий.
Вот что, - говорю. - Сейчас же иди извинись и отдай пуговицу. Скажешь: так, мол, и так, временное помутнение разума.
Не могу, - говорит.
То есть как это не можешь?!
Нет у меня пуговицы. Проглотил я ее. Когда та женщина вошла, то я ее в рот засунул и от страха проглотил.
Тут и я растерялся. И вдруг вижу: по залу милиционер идет.
Все, - говорю. - Уже тревогу объявили.
Генка аж позеленел. А милиционер проходит мимо нас и идет прямо в ту злополучную комнату.
Ну точно, - говорю. - Иди сдавайся сам. Пока не поздно.
И Генка на трясущихся ногах поплелся туда. Я - за ним. Входим. Милиционер стоит около шкафа и рукав рассматривает.
Вам чего, ребята? - спрашивает, а сам достает из шкафа шинель и… надевает на себя!
Тут я все понял. И так захохотал, что еле на ногах удержался. Понял и Генка, и милиционеру мы все рассказали.
Теперь, когда я хочу над Генкой подшутить, говорю ему: «Ну, сэр, какие нам пуговицы подавали сегодня на завтрак?»
Казалось бы, ну что пуговица – кто задумывается об этой чисто утилитарной детали, застегивая утром рубашку? Однако если посмотреть на неё немного с другой стороны, то может открыться немало интересного. Ведь у всякой вещи есть не только своя история, но и масса фантастически захватывающих особенностей...
Где и когда появились пуговицы.
Первые застежки, напоминавшие пуговицы, появились примерно в 3-м тысячелетии до нашей эры. На раскопках в долине Инда найдена самая настоящая пуговица с двумя дырочками для пришивания.
В Европе первые пуговицы появились в 4-м веке до н.э. у греческих воинов. Видимо, возникла нужда в чем-то, чем можно было (кроме булавок) скреплять части одежды. Кожаные ремни на их "униформе" застегивались спереди на несколько металлических пуговиц на ножке. Среди археологических находок древнегреческого искусства с 4 века до н.э. по 1 век н.э. попадаются пуговицы из золота.
В период средневековья рыцари привозили их в Европу с Ближнего Востока, но широкое распространение пуговицы получили лишь в 18 веке. Причем вначале, как ни странно, интерес к новым застежкам проявили мужчины. Женщины же встретили появление пуговиц «в штыки» и продолжали пользоваться булавками.
Мужская одежда в то время по яркости и роскоши не уступала женской. Пуговицы изготавливались из благородных металлов, часто украшались драгоценными камнями.
До русских модников пуговица, которую тогда называли "пугвицой", "докатилась" в конце 15 - начале 16 века. Ещё в 13 веке пуговиц не было. А одевались примерно так: в куске материала вырезалось отверстие для головы – вот вам и исходная модель. Закреплялась же одежда поясами.
Каким словом обозначаются пуговицы на разных языках и откуда пришло их русское название.
Простые пуговицы, доведенные японскими мастерами до совершенства, подарили миру нэцке. Именно так звучит слово «пуговица» по-японски.
В переводе с английского пуговица (button) – нераспустившийся бутон. И действительно, наиболее древние известные пуговицы напоминают рисунком цветы, плоды или животных.
Германская группа языков: немецкий Knopf, голландский Кnоор, исландский Кnаppr, датский Кnор, ирландский Cnaipe имеют общих предков со значением «шишка, выпуклость, вершина». В современном русском языке из этих языков осталось слово кнопка, обозначающее разновидность пуговицы.
Романская группа языков: французский bouton, итальянский bottone, испанский baton, португальский botao имеют общих предков со значением «шишечка, почка, бутон» или «пронзать, протыкать, протискивать».
Славянская группа языков: (русский пуговица, словенский poglica, латышский puoga и т.д.). По одним данным это слово восходит к древне-индийскому punjas «куча, ком, масса». По другим - к церковно-славянскому пугва (погва) «пуклость, выпуклость, горбок, холмик».
Пуговица в русском языке имеет тот же корень, что и слова пугать, пугало, пугач. Некоторые российские исследователи считают, что это совпадение связано как раз с тем, что пуговица долгое время служила защитой от злых сил.
Подводя итоги сказанному, можно заключить, что у западных народов основными функциями пуговицы всегда были утилитарная и декоративная, в то время как у славян на первое место ставилась функция оберега.
Как менялись и как использовались пуговицы в разное время.
- Пуговица как украшение и как застёжки.
Древние египтяне носили диски, внешне напоминающие пуговицы, в качестве наградных значков. Позже греки и римляне использовали их не только как украшения и награды, но и для скрепления деталей одежды.
Пик увлечения пуговицами в России – 16 век, времена Ивана Грозного, когда пуговицы стали использоваться, как украшение: они пришивались на рукав, от локтя до манжета, и на грудь, от шеи до пояса. Мастерством исполнения и изысканностью должны были демонстрировать богатство их владельца. Пуговицы из золота, серебра и слоновой кости символизировали достаток и высокое положение в обществе. До знаменитой петровской реформы костюма и приказа носить иностранное платье русские бояре и боярыни, не скупясь, платили золотых дел мастерам и иностранным купцам большие деньги за пуговицы из драгоценных металлов со вставками из бирюзы, жемчуга, кораллов, эмалей. Пуговицы обычно нашивались на верхнюю одежду и застегивались на петли из кожи или шнура. Кому-то нравились ажурные пуговицы, а кому-то цельные, с узором, выполненные чернью, с гравировкой. Размеры у них были различные - от горошины до яйца. Их передавали по наследству, включали в состав приданого, использовали как подвески к серьгам, в качестве бусин. С появлением новых видов одежды - фрака, сюртука, пиджаков, жакетов - пуговицы начинают делать небольшими, строгими, сдержанными по цвету. В конце 19 века в моду вошли блузки, жакеты, пальто, и без пуговиц обойтись стало невозможно. Вот когда ими широко стали пользоваться женщины!
- Пуговица как опознавательный знак.
Ведомственные пуговицы использовались для мундиров различных министерств, губернских и городских управ, армейских и флотских частей, учебных заведений и т.п. Они очень важный материал для историков. По мундирной пуговице можно определить, к какому ведомству относился носивший ее чиновник, в какие годы он служил и в каких примерно чинах. При Николае I, который ввел в обиход ведомственные пуговицы, почти все должностные лица империи – от сторожа до государственного канцлера – носили мундиры с пуговицами определенного типа.
Некоторые эмблемы, которые изображались на ведомственных пуговицах дореволюционной России, используются и в настоящее время. Например, дубовые ветки у лесничих, якорь – у служащих флота и т.д.
Офицерские пуговицы отличались от солдатских тем, что по положению они должны были быть золотыми или серебряными, но чаще делались позолоченными и посеребренными. Солдатские изготовлялись из меди, бронзы, олова и латуни.
В гвардии и у генералитета пуговицы были гербовыми, с орлом. Кроме того, в тех полках, где шефами являлись члены императорской фамилии, на пуговицах присутствовало изображение императорской короны.
- Раньше у пуговиц было и магическое значение:
отпугивать злые, враждебные человеку силы. Для этой цели в них помещали кусочек металла или круглый камешек, который при движении издавал приглушенный звук, похожий на звон бубенца. Способность издавать этот звук и превращала пуговицы в обереги.
Большие пуговицы-обереги, полые, с каким-нибудь камешком внутри, чтобы звенели как бубенцы, могли и просто пришить к одежде - вовсе без петли, и эта роль пуговицы до поры до времени считалась в нашей стране основной. А когда такие обереги вышли из употребления, Россия стала равняться на Европу - во всем, в том числе и в пуговичной моде.
Века назад пуговицы были не просто дороги - они были драгоценны. Их передавали по наследству и описывали в литературе и завещаниях. «Скоро де Забава наряжается, надевала шубку соболиную -цена-то шубке три тысячи, а пуговки - в семь тысяч» - это цитата из русской былины. И такова была реальность: нарядные пуговицы - яйце- или грушевидные, в форме шара или шишки, граненые, чеканные или ажурные, украшенные резьбой, эмалью, стеклом или жемчугом, могли стоить в разы дороже шубы.
В Европе было то же самое. В летописи XV века упоминаются четыре туники, переданные после смерти вельможи, казненного герцогом Миланским, его вдове. Примечательны туники тем, что на каждой было от 40 до 126 золотых пуговиц. А благодаря педантам англичанам мы можем даже судить о том, сколько пуговицы стоили: сохранился счет 1757 года об оплате герцогом Бедфордом мундира с сотней пуговиц, за который он заплатил пять фунтов. На эти деньги в те времена пусть не герцог, но небедный ремесленник мог жить с семьей месяц.
В Новом Свете до пуговичного регламента не додумались. Хотя первые пуговицы были выпущены в Новой Англии в 1706 году. Лишь спустя полвека в Уотербери, штат Коннектикут, открылся первый в Америке пуговичный магазин и было начато производство деревянных пуговиц. А в 1770-м братья Гриль сделали формы для отливки pewter buttons - пуговиц с проволочными «ушками» из смеси олова с медью или свинцом. И если бы не конгресс в Массачусетсе 1774 года, принявший государственный указ о производстве пуговиц из папье-маше (чтобы сократить экспорт металла из Старого Света), человечество еще долго не знало бы пуговиц для всех.
В ту пору, когда пуговицы больше представляли из себя предметы роскоши - из золота или драгоценных материалов, - цена их была соответствующей. Их даже включали в завещания или в приданое. С годами материал, из которого делались пуговицы, удешевлялся. Во время Первой мировой войны Германия начала чеканить монеты вместо серебра из железа и цинка, Россия вместо медных денег стала выпускать бумажные. А пуговицы стали железными и оловянными. В начале 20 века с развитием химической промышленности золото, стекло, фарфор заменили пластмассы. Если в 20-30-е годы 20 века пуговицы еще чеканились из бронзы и латуни, то после 50-х годов пуговицы стали делать только из алюминия. А сейчас можно сказать, что эпоха металлических пуговиц закончилась. Правда, некоторые страны (например, Швеция, Англия), заботящиеся о престиже своей армии, до сих пор продолжают печатать пуговицы из тяжелого металла. И все же большинство перешли на алюминий или пластмассу.
Интересные факты из истории пуговиц.
Что натворили пуговицы в человеческой истории:
Губительное воздействие русского мороза на наполеоновских солдат усугублялось еще и тем, что с них буквально падала одежда. Оловянные пуговицы крошились на морозе. При сильных морозах (ниже минус 13-15 градусов Цельсия) олово переходило в порошкообразную модификацию – пуговицы крошились. В 1798 году во время египетского похода Наполеона, солдаты его частенько возвращались с базара в расстёгнутых мундирах - они расплачивались пуговицами.
Первая Мировая война случилась из-за плохо расстегивающихся пуговиц. Эрцгерцог Франц-Фердинанд умер после выстрела только из-за того, что на расстегивание всех его пуговиц для обработки раны потребовалось слишком много времени.
Когда пуговицы появились, их носили гораздо больше, чем нужно, ведь чем знатнее и богаче был человек, тем их должно было быть больше. Известно, например, что французский король Франциск I как-то заказал ювелиру 13600 маленьких золотых пуговиц для отделки лишь одного бархатного костюма.
Указ Петра I, предписывающий пришивать оловянные пуговицы к обшлагам рукавов солдатских мундиров с внешней стороны был полон тайного смысла: пуговицы не позволяли солдатам по привычке после еды вытирать рукавом рот и нос. Так без шпицрутенов отучил солдат от дурной привычки, портившей мундирное сукно.
Тайна смерти шведского короля Карла XII. 30 ноября 1718 года Карл XII инспектировал инженерные работы возле осажденной норвежской крепости. Стараясь лучше рассмотреть стены неприступного сооружения, король до пояса высунулся из траншеи - и в этот момент раздался выстрел. Считается, что короля убили свои. Заговорщики залили свинцом круглую латунную пуговицу от королевского кафтана и использовали в качестве мушкетной пули - считалось, что Карл заговорен от обычного оружия и убить его можно лишь чем-то, что принадлежало ему самому.
Интересно отметить, что по ГОСТу в СССР пуговица должна была выдерживать нагрузку в 5 кг. Нынешние изделия в среднем выдерживают нагрузку в 500 г.
Людей, которые коллекционируют пуговицы, называют филобутонистами. Это увлечение считается абсолютно самостоятельным направлением в коллекционировании. В европейских странах и США оно немногим уступает филателизму – собиранию почтовых марок. Простые пуговицы 19-20 веков можно купить в антикварных лавках по цене от одного до шестидесяти долларов, зато цена на редкие пуговицы доходят до нескольких тысяч долларов! Сегодня ни один российский музей не имеет систематизированной коллекции пуговиц. Коллекционированием ведомственных пуговиц занимаются в основном энтузиасты-одиночки.
Пословицы и поговорки:
Коли первую пуговицу застегнешь неправильно, то все остальные пойдут наперекосяк.
Застёгнут на все пуговицы.
Прост, как пуговица.
Завистнику кажется, что у другого золото блестит, а подойдет поближе - медная пуговица. (таджикская пословица)
На чужой рот пуговицы не нашить.
Вы можете стать архангелом, дураком или преступником, и никто не заметит этого. Но если у Вас отсутствует пуговица - каждый обратит на это внимание. (Э.М. Ремарк)
Приметы:
Народная мудрость гласит, что если у мужчины не хватает пуговицы, он, в зависимости от своего положения, должен жениться или развестись.
Если встретишь на улице трубочиста, надо взять его за пуговицу и загадать желание – оно обязательно исполнится.
Если дорогу вам перебежала черная кошка, миновать злополучное место следует с закрытыми глазами и взявшись за пуговицу.
Из книги прозы «Русские корни»
Они плакали о том времени,
Когда Солнце не заходило,
И Лето было вечным,
И мама притворялась бессмертной.
Дина Калиновская
– Ты всегда хотел знать, как я выжила при немцах, – тихо сказала мама, – я спала с ними. Спала хорошо. Им нравилось. Поэтому и выжила.
Почти сразу после этих слов мама потеряла сознание и вскоре умерла. Корректная медсестра отключила все медицинские аппараты, подключенные к маминому легкому телу, и оставила его с ней. В последний раз.
Потом Давид закрутился с организацией похорон. Затем прошли семь дней траура, во время которых он узнал, что друзей у него немного, а знакомых – пруд пруди. Все его приятели приходили, неся на себе груз печали. Правда, через несколько обязательных минут они его благополучно сбрасывали и темы за тем траурным столом поднимались еще какие интересные: от падения акций на бирже до гастролей нетрадиционного Бори Моисеева.
Через неделю он заказал надгробие, голубой гранит, известный стандарт, никаких излишеств. Долго думал, что написать на памятнике. Максим подсказал тривиальную фразу: «Ты всегда с нами». Что ж, подумал Давид, заезженно, но верно. Мысли о матери действительно преследовали его. Впрочем, что значит преследовали? Просто в ушах стояла последняя ее фраза, разломавшая тот день на «до» и «после». И совершенная беспомощность заполняла внутреннее пространство его сознания, не находя выхода.
Сразу после траурной недели «шива» Давид взял отпуск. Жена Инна непонимающе пожала плечами. Целую неделю ей пришлось исполнять роль радушной и сострадательной хозяйки дома. А сейчас больше всего хотелось вернуться к рутине. Но она промолчала. И Давид был благодарен ей за это. И за то, что полгода назад, точно так, пожав плечами и промолчав, она освободила гостевую комнату для мамы, перенесшей первый микроинсульт.
Взяв отпуск, Давид отправился к морю. Свобода действий и передвижения, и полное отсутствие планов привели его на скамейку в конце приморской набережной, где ему, казалось, легче будет сосредоточиться. Израильская осень, вперемежку дожди и тропические ветры, сделали свое дело. И пляж был почти пуст. Двое рыбаков с пустыми ведерками, как стойкие оловянные солдатики, безнадежно стояли на посту у кромки моря. Четверо их более удачливых собратьев вытаскивали на берег сеть, полную серебристого рыбьего дождя. Несколько рыбешек выскользнувших из сети, стали мгновенной добычей чаек. Почему-то чайки настолько поэтические в полете над морем, на песке казались толстыми, носатыми созданиями и теряли все свое воздушное обаяние. Наблюдение за ними отвлекло Давида. И на минуту ему стало казаться, что вообще не было этого последнего разговора с мамой. Что все закончилось с ее уходом. Никто кроме него не слышал этих слов. И просто нужно забыть их.
И можно вернуться к будням. Поехать в Тель-Авив, проведать старшую дочь Анат, которая так редко приезжает домой. Затеять с Максимом, младшим сыном, побелку давно поблекшей квартиры. Или, наконец, собраться с Инной в долгожданную поездку в Прагу, повезти ее на листопад в разноцветье Карловых Вар. Как-то встряхнуть поблекшие, как и квартира, их отношения.
Анат, после армии, отъездив положенный срок по миру, окунувшись во все реки Индии, вернулась в Израиль и поступила в театральную школу на удивление родителям и зависть всем своим подружкам. Сохранив доверительные отношения с матерью, связь с отцом она ограничивала легким поцелуем при встрече, и это огорчало Давида. Другое дело, сын Максим, с которым можно было, понимая друг друга, даже молчать. Инна утверждала, что это тоже часть естественного отбора, мамина дочка, папин сын…
Мамина дочка, папин сын…. В семье его родителей не сложились эти традиционные отношения. Старшая сестра Маргарита всегда была привязана к отцу, балагуру и весельчаку, а Давид, Дима – к немногословной матери, с которой он умел молчать так, как умеет сегодня молчать с ним Максим. На одной ноте…
Почти сорок лет Бронислава Давыдовна преподавала музыку. Гаммами и сонатами было заполнено все пространство их маленькой киевской квартиры, ставшей главным трофеем отца-фронтовика. А центром ее, несомненно, было пианино «Красный октябрь» престижного цвета слоновой кости. Давид рос между этюдами Брамса и вальсами Шопена. Неплохо разбираясь в тонкостях классической музыки, сам он ее не полюбил. К фортепьяно подходил редко. А если случались такие оказии, то лишь в компании близких друзей.
Мамины ученики неизменно побеждали на городских соревнованиях. Однажды ей предложили повезти своих воспитанников на международный конкурс в Польшу. Шли семидесятые, годы застоя. Пятнадцатилетний Дима был в восторге от мысли, сколько «кейфных» вещей мама привезет ему из-за границы. Отец сказал, что он гордится мамой и, несомненно, у нее есть много шансов получить призовое место. Настроение в семье было приподнятое.
И тут мама неожиданно заявила: «Я не поеду в Польшу. Не хочу ехать туда». И с маминой ученицей на конкурс отправилась заместитель директора музыкальной школы, и привезли они диплом лауреата.
Дима был озадачен и разочарован. Какой дурак отказывается от заграничной поездки? Но папа сказал: «Я ее понимаю. Ей тяжело вернуться в Польшу. Там погибла ее семья».
Дима решил, что наступил самый правильный момент расспросить отца о прошлом матери. Но он лишь пожал плечами: «Не любит она об этом говорить. И не надо, Димка. Это не помогает. Будем жить сегодняшним днем. А прошлое оставим в памяти».
Его «Прошлое», Миши Бергмана, лежало в старом истертом портфеле вместе с орденами и медалями, которые он надевал только раз в год. Всего лишь две поблекшие фотографии.… На одной – грузная женщина со строгим волевым лицом. А на другом фото, девушка с длинной косой и ровным пробором в смоляных волосах, обнимающая двух малышей. Кучерявая девчушка смотрела в объектив удивленным взглядом в поисках обещанной «птички», а лица младенца, запеленатого по всем канонам прошлого времени почти не было видно. Только маленький вздернутый носик выглядывал из чепчика. Спустя много лет Дима нашел их в кровавом списке расстрелянных Бабьего Яра. Свою бабушку Басю Моисеевну, шестидесяти лет и двадцатипятилетнюю Маню с двухлетней Галочкой и четырехмесячным Юриком. Жену и детей своего отца. Звучало это, как «нонсенс» – дети моего отца.… Но называть их братом и сестрой Дима так и не смог.
Много лет Дима пытался представить отца с той его семьей. Как он любил свою жену Маню, как смеялась Галка, когда он подбрасывал ее вверх к потолку, как они с Маней вместе выбирали имя для Юрочки и не спали по ночам, когда у него болел животик. Как складывала Маня вещи для детей в дорогу, чтоб не замерзли. И как ушла с ними и свекровью в Бабий Яр, такой же золотой осенью, как нынче. И отец, его сильный отец – фронтовик был далеко от них. Позже Дима узнал, что остались в Киеве Маня с детьми из-за бабушки Баси, уверенной что им незачем бросать дом и становиться, как она говорила, безадресными беженцами. Так все получили один адрес в братской и безымянной могиле Сырецкого парка.
На следующий день отпуска он поехал на кладбище. Венки уже засохли, но еще лежали на могиле матери. Венок из хостеля, где жила до болезни мама, венок от высокого руководства его фирмы, которое всегда действовало по всем правилам этикета, не поскупившись даже на соболезнование в центральной газете, и венок – от Диты. Конечно, от нее одной. Его двоюродная сестра Женя в этом цветочном послании никак не участвовала.
Рабочие еще не начали устанавливать надгробие, и земля была черной и сырой после ночного дождя. И совершенно безответной. А ему надо было столько спросить…
Мама.… Как мне хочется увидеть твои руки и вновь услышать их прикосновение к клавишам. Когда-то мне так надоедали твои гаммы, что я затыкал уши ватой.… Прости.… Знаешь, Инна, несомненно, захочет продать наше пианино. Скажет, что для моих редких музицирований хватит и маленького органа. Наверное, она права… Мама.… Твои слова, что это было? Подвиг или предательство.… Если это было откровение, то слишком позднее.…Да, я хотел знать о тебе, о твоем номере на руке, из-за которого ты никогда не обнажала запястья, даже летом. Чтобы не услышать лишних вопросов, не увидеть в глазах жалости. В этом вся ты… Самодостаточная и одинокая даже в семье. Но оставить меня без ответа.… Это не правильно и жестоко. Не этого я хотел. Полвека ты молчала, чтобы оставить меня с вечными вопросительными знаками. Лучше бы ты молчала до конца…
Невысокий мужчина прошел мимо Давида к соседней могиле, и, вчитавшись в имя на дощечке: «Бронислава Бергман» негромко прокомментировал: «Какая-та пани». Давид вспомнил, как киевская соседка однажды назвала маму «пани Броня», намекая, наверное, на ее неконтактность и недоступный вид. Мама тогда поморщилась и сказала: «Ваше высокопарное обращение как-то не соответствует нынешним реалиям», чем окончательно озадачила соседку. Помнит ли Давид ее смех? Пожалуй, он ни разу его не слышал, как и не видел бурных проявлений радости. Самая развеселая комедия вызывала у нее лишь легкую, чуть ироничную улыбку. И все же он был счастлив с ней рядом и прекрасно понимал отца, который говорил, что «Броня вернула в его жизнь звезды».
Знал ли отец мамину тайну? И если знал, то неужели она никогда не мешала их отношениям. Что это были за странные отношения… Отец называл маму «деткой» почти до своей смерти, а она его – Мишаней. Потому что Мишенькой его называла та жена, Маня. И мама уговорила отца не ездить в Бабий Яр в день коллективного выезда народа, 29 сентября, и не пить в этот день водку. А пойти к Мане и детям весной, в день их свадьбы, в конце мая. «И сирень тогда, Мишаня, цветет и словно жизнь возвращается. И выпей за их память вино, а не водку. Так будет по-человечески». Интересно было, что высокий и мощный отец, старше матери на целых одиннадцать лет, беспрекословно ее слушал. И маленький Димка привык считаться с ее мнением.
А сегодня взрослый и уже не молодой Давид стучится в ее могилу и не находит ответа. Ну не предательство ли это с ее стороны…
Пришли рабочие, принесли инструменты для кладки памятника. Вспугнули тишину звуком лопат и веселым смехом. Затем уважительно взглянули на Давида и притихли. Поняли, что человеку не до смеха. Первым делом они отбросили в сторону венки, чем-то напомнившие Давиду неиспользованные спасательные круги. Венок Диты осыпался засохшими полевыми ромашками. Только она могла знать, что мама любила ромашки больше других цветов. Только она…
Дорога в Иудее вела между молчаливыми камнями, сплетенными с землей зеленой вязью травы. В открытое окно автомобиля лился далекий и протяжный голос муэдзина, собирающий жителей на дневную молитву. В районе Иерусалима Давид взял «тремписта», высокого мальчишку – солдата, напомнившего ему Максима. Мальчик добирался в Эфрат. В машине он задремал, обнявшись со своим автоматом «Галиль» и зябко поеживаясь от свежего сухого ветра Иудеи. Перед поворотом на Бейтар-Илит солдатик вышел, чтобы ловить следующую попутку, игнорируя строгие армейские указания. Он спешил на день рождения друга, а увольнительная была короткая. Давил только вздохнул.
Перед городским шлагбаумом Бейтар-Илита Давид надел заранее приготовленную кипу. Так всегда просила его Дита. Чтобы не быть белой вороной, говорила она. Но в своей шелковой кипе с зеленым орнаментом, сохранившейся после Бар-Мицвы Максима он никак не вписывался в местное черно-белое мужское население. И поэтому, быстро купив в маленьком продуктовом магазинчике слоеное печенье со сложной печатью кашрута, Давид поехал по центральной улице Раби Акива к своей тете Эдит.
Прошло почти двадцать лет с того дня, когда Дита провожала их в Израиль. Плакала, обнимая маму. Мама трогательно гладила ее по голове. Женька с мужем, оба разгоряченные с мороза, в джинсах и ярких куртках – пуховиках влетели в последнюю минуту в здание аэропорта. Женька крепко прижалась к Диме и прошептала: «Но пасаран!». Когда-то в их тимуровском детстве эта испанская фраза была тайным девизом их дружбы. Женя была младше Димы на девять месяцев, и вместе они чувствовали себя почти близнецами. Дима даже когда-то грозился матери, что вырастет и женится только на Женьке.
Тогда, двадцать лет назад, их выезд задержал Женин муж Борис, работавший на закрытом предприятии. Дита прошептала матери, что, наконец, он решил уволиться и теперь надо ждать, пока выйдет срок. Через пять лет они репатриировались… Чем занимался Борис эти годы Давид так и не понял. Но, вновь увидев Женю и Борю, понял другое: подружка его детства нынче одетая в длинную темную юбку, уже не будет прежней Женькой. Они ушли в религию, еще перед отъездом в Израиль. Стали приверженцами Любавичского ребе. Борис поменял имя на «Барух», а Женя стала Цвией. Новое имя ей подобрал раввин в соответствии c известными только ему критериями. Пожив рядом с родственниками в Хайфе и родив Пинхасика, третьего Дитыного внука, Женя с Борисом переехали в Иудею, органично вписавшись в ортодоксальную жизнь Бейтар-Илита. Здесь у них родились еще два сына и, наконец, – девочка Рейзале. На этом имени настояла бабушка. Дита переехала вслед за дочерью, грустно сказав сестре «Броня, я – чемодан. Куда Женя, туда и я». К местной жизни она так и не привыкла, ограничившись стенами дома и, помогая дочери справляться с большим и шумным семейством.
Сейчас, увидев Давида, Дита восторженно всплеснула руками, усыпанными мукой: «Димчик, как я тебе рада!»
В Дите его всегда поражала сохранившаяся детская восторженность и умение бурно радоваться мелочам, абсолютно отсутствовавшее у матери.
– Ну какая же ты мелочь? – удивилась она – ты всегда был для меня праздником. А теперь после смерти Брони…. Проходи в дом.
Она открыла коробку со слойками, затем надела очки и, вздохнув, сообщила, что Женя их не сможет есть. Кашрут, хоть и замысловатый, но не тот.
– Дита, – без всяких предисловий начал Давид, – как ты выжила при немцах?
Его тетя зажмурилась, словно пыталась абстрагироваться от вопроса и спросила – Тебе это очень важно, Дима?
Дита…, – Давид всегда чувствовал легкость в общении с теткой. И его фамильярное «ты» звучало сентиментально и близко им обоим, – Пойми, мне с этим жить! Нужно однажды узнать правду, а не всю жизнь носить розовые очки.… А, может быть, она перед смертью заговаривалась, когда говорила об этом.
– О чем, об этом? – переспросила Дита, и ее тонкие длинные пальцы несостоявшейся пианистки хрустнули от напряжения.
– О том, что она спала с немцами…
Вопрос повис в полумраке рано наступивших сумерек. И перешел в тишину, которую ни один из них не решался прервать.
– Это ее правда, – тихо сказала Дита, – и только ее…
– Что значит «ее», – взорвался Давид, – а меня все эти годы вы за дурака держали! И отца, и Маргариту…
– Димочка, не кричи, – попросила Дита – Женя спит перед ночным дежурством. Не думаю, что стоит ее привлекать к этому разговору.
– Извини, — сказал Давид, – я действительно дурак…
Дита собиралась с мыслями:
– Я была еще слишком мала, чтобы хорошо запомнить все тогда. Иногда мне кажется, что я что-то помню, а иногда, что это только мои домыслы, мои черные сны. И я боюсь этих снов, Дима. И боюсь не отделить реальность от вымысла. Понимаешь…. После войны твоя мама закрыла эту тему. Навсегда…. Она была очень красивая девушка. Ослепительной красоты. Сегодня с такими данными идут на конкурсы «Мисс чего-нибудь». И выигрывают их. Ее выигрышем стала Жизнь. И депрессия на всю жизнь.
Знаешь, как хотелось выжить. И как хочется жить в семнадцать лет! Ты можешь сказать: не любой ценой. А кто имеет право устанавливать цену жизни другого человека. Ты можешь мне ответить на это?
Родители дали тебе имя Дмитрий. А Женя в Израиле уговорила тебя поменять его. Ты знаешь, когда она тебя называет Давидом, мне кажется, что в уголке своего подсознания я вижу отца. И чувствую тепло его рук. Папа был поставщиком сигарет для польской армии. И это считался уважаемый бизнес. Но потом не стало армии… А он был такой оптимист… Он просто был уверен, что с нами ничего плохого не может случиться. До самой смерти. Знаешь, ему повезло. Он умер от воспаления легких. Не дожил до сорока пяти лет. В гетто умирали от любого осложнения. Но он умер не от пули, не от газа…. И он успел увидеть Йосика. У нас ведь родился брат, в самом начале войны. И еще ему повезло, что он уже не узнал судьбу мамы и сына. У каждого своя судьба, Дима. А моя мама обманула мою смерть…
После ликвидации гетто, там, в концлагере, ее с малышом и со мной отделили в одну сторону, а Броню – в другую, к работоспособным женщинам. И знаешь, что сделала твоя бабушка Роза, которая любила своих детей больше всего на свете? Она оттолкнула меня в сторону Брони, и та заслонила меня собой. Надзирательница не успела заметить это, а только странные движения мамы с Йосиком на руках, и со всей силы дала ей пощечину. А я почему-то не заорала «Мама» и не бросилась к ней обратно. Наверное, тоже хотела обмануть свою смерть.
А потом… Наверное, он сразу обратил внимание на Броню, этот немец. Он принимал нашу колонну. Уже и сил не было стоять на ногах. А Броня и тогда выделялась в толпе. И когда нас обрили и отправили в женский барак, он все время наблюдал за ней. Я думаю, что он был из средних офицерских чинов, но, во всяком случае, имел какое-то влияние.
Бронислава Бродецкая, твоя мама после нескольких селекций, которые нас миновали, попала в двадцать четвертый блок. Кто может понять, что двигало этим человеком? Неудовлетворенная похоть, авантюристские наклонности?.. В том блоке предоставлялись сексуальные услуги офицерам концлагеря и в тот блок еврейки не попадали… Броня свободно говорила по-польски и со школы владела немецким. Она попала туда, как полька. А я вместе с ней. Только жила я при прачечной. Была девочкой на побегушках. Била меня прачка иногда, если не так быстро ей помогала. В концлагере взрослели быстро… Те, кто успели повзрослеть… Но Броню я видела часто. Видела, какие у нее глаза красные, но она никогда не плакала. Никогда. Словно заморозилась душа у нее… А потом он застрелился, этот немец. Мы-то не знали, что происходит вне лагеря.
Нас бросили обратно в женский барак. Но уничтожить не успели. Помню, высокого парня, который крикнул нам по-русски: «Свобода!». Я тогда русского языка не понимала. А Броня, что с ней произошло тогда… Она бросилась к нему на шею и зарыдала. Она плакала, а парень ее успокаивал и называл деткой. Так странно называл. Его звали Миша Бергман, того парня. Папу твоего…
После войны мы поехали в наш городок, но не к кому было возвращаться. Соседи заняли наш дом. Мама с Йосиком не вернулись. Все, все кончилось там для нас… И мы отправились в Киев. Миша оставил Броне адрес.
Нет, Броня не женила твоего отца на себе. Думаю, что он влюбился в нее с первого взгляда, еще в концлагере: во впалые щеки, заостренный нос, бледное лицо. Миша тогда уже знал, что остался один на свете, без семьи, без детей. И когда он увидел Броню на пороге своей квартиры… Я не знаю, что он тогда решил. Они поженились, просто пошли и расписались в ЗАГСе. А через несколько месяцев родилась Маргарита. Миша обещал воспитать ее, как своего ребенка… Вот и все, Димочка. Вот и весь рассказ.
Дита замолчала. Они продолжали сидеть в опустившейся темноте, не решаясь ее прервать и включить свет.
– А чья дочь – Рита? – хрипло спросил Давид – ты знаешь, тетя?
Дита пожала плечами. «Может быть, того Вальтера, а может, и кого-то другого. Они ведь все пользовались Броней. И ей повезло, что она забеременела только в самом конце войны. Потому что беременность в концлагере означала верную смерть».
– Ты всю жизнь знала и молчала, – сказал Давид
Дита кивнула: – Я была слишком мала тогда. Уже много позже я все поняла. Но кто я такая, чтобы судить твою мать, Димочка. Она ведь спасла мне жизнь, а значит, жизнь Жени и моих шестерых внуков. Я не имею права судить ее и не хочу. Броня никогда не просила меня скрывать это. Я поклялась сама себе. И если бы ты не пришел с этим вопросом… Если бы твоя мама сама не рассказала всю правду, я бы никогда не открыла рот.
– Что мне делать с Маргаритой, тетя?
Дита вздохнула, – Не знаю. Решай сам. Она приедет на открытие памятника, на тридцать дней. У тебя есть еще две недели на размышления.
– Здравствуй, Давид, – Женя появилась на пороге комнаты и включила свет, оборвав затянувшуюся темноту. И возвратила их в настоящее. – Какими судьбами ты у нас? Может, останешься поужинать?
– Нет, – сказал Давид, – уже и так не рано. А дорога до Хайфы длинная.
Женя вдруг улыбнулась ему и ее неповторимые веснушки осветились. –Тогда пойду собираться на работу.
Пока Боря штудировал азы Торы, Женя подрабатывала ночными дежурствами в доме престарелых. По этому поводу Дита обычно грустно шутила, что Женя сделала молниеносную карьеру. После работы в Киеве в одном из лучших родильных отделений, она отправилась прямиком к старичкам, минуя все остальные возрастные стадии.
– У тебя ведь на днях был день рождения, – спохватился Давид, – Поздравляю.
Женя махнула рукой: – Оставь. С днями рождениями у меня явная путаница. По светскому календарю я теперь не отмечаю. А по еврейскому, просто забываю дату. Да и некогда мне о дне рождения особенно думать с моей футбольной полукомандой. – Она засмеялась. Затем спохватилась, и вновь стала серьезной и задумчивой, другая его двоюродная сестра.
Дита вышла проводить Давида к машине. Чувствуя, что задыхается, Давид глотал воздух и глубоко дышал. Дита крепко взяла его за руку и сжала ее.
– Знаешь, что Димочка, – сказала она – моей дочке сегодня не так интересно мое прошлое. А я ведь тоже не совсем здоровый человек. Сохрани вот это.
Дита вынула из старой картонной коробочки большую перламутровую, чешуйчатую пуговицу. Под тусклым освещением фонаря она переливалась диковинным и странным светом – Я очень любила в детстве играться с мамиными вещами. И твоя бабушка Роза дала мне эту пуговицу перед отправлением в концлагерь. Всю войну она была моей единственной игрушкой, я даже согревалась, когда держала ее в руках. И, впрочем, это единственная памятка от моей мамы. Я ведь даже лица ее не помню. А только представляю ее… Но такая красивая пуговица должна была быть непременно на роскошном наряде красивой женщины. Так я думаю… Как жаль, Димочка, как мне их всех жаль…
Маргарита, как и обещала, приехала на «тридцать дней». Траурная церемония открытия памятника прошла спокойно с легкими всхлипываниями. Старушки из хостеля принесли большой вазон с вечнозеленым кактусом. Практичен и долго будет стоять. Им было совершенно невдомек, что мама кактусы не любила, как и все колючее. Они, перешептываясь, смотрели на Маргариту, заслонившуюся от мира огромными солнечными очками. Затем подошли познакомиться. Конечно, конечно, они слышали, что у Бронечки на Украине осталась дочь, но что она такая интересная женщина и так похожа на маму!..
Маргарита, не снимая очков, вежливо приняла все соболезнования и комплименты. Интересно, подумал Давид, у нее искривлены кончики губ, словно за этим черным стеклом она плачет. Но я, то знаю, что глаза у нее совершенно сухие. Они и тогда были сухие, в аэропорту «Борисполь» двадцать лет назад, когда она провожала их в Израиль. Ему бы быть таким сдержанным, а он – вихрь эмоций, как и его отец.
Маргарита действительно выглядела хорошо. Несмотря на свои шестьдесят с хвостиком (длина хвостика никогда не комментировалась) она была подтянутой и элегантной. Настоящая европейская леди! Матовое лицо без единой морщинки, даже обычная предательница шея не выдавала ее возраста. Давид видел взгляды Инны на его сестру и четко представлял ход ее мыслей. И даже пожалел Инну, бесполезно борющуюся с лишним весом уже несколько лет. Перед сном она непременно скажет ему: «Конечно, твоя сестра шикарная женщина. Куда уж мне – клуше, с домашним хозяйством, ленивым мужем и двумя детьми». И лучше всего будет промолчать. И тогда из искры не возгорится пламя. А, может быть, сказать, что он любит ее такой и не поменял бы ее ни на одну самую элегантную женщину в мире…
Вечером Маргарита вышла покурить на балкон. Инна не переносила запаха никотина в квартире. Увидев быстрый взгляд Давида на сигарету, чуть извинительно объяснила: «Это легкие, дамские. С годами я отказалась от сладкого, острого, мучного. Но от одной-двух сигарет в день никак не могу». Сегодня это была уже третья, и Давид понял, что Маргарита волнуется.
Он принес маленькую резную шкатулку и подал ее сестре. В шкатулке на красном бархате лежали мамина рубиновая брошь, несколько колец и сережки – подвески. Маргарита покачала головой: «Я не буду брать это, Дима. Мне это не нужно». «А для памяти?» – спросил Давид. Маргарита задумалась: «Для памяти… Отдай мне папино обручальное кольцо и… его орден Красной Звезды. В детстве он давал мне всегда разглядывать его медали. И иногда мне кажется, чтобы почувствовать запах детства… я бы вновь хотела прикоснуться к ним».
Она поглубже уселась в кресло и потушила сигарету. В тени вечера ее лицо казалось потускневшим и уставшим. «Знаешь, – сказала Маргарита, – мама всегда любила больше тебя. Может быть, поэтому я так спешила замуж. Искала что-то, чего у меня не было дома».
– Почему ты так решила? – спросил Давид. Маргарита улыбнулась, улыбка ее была такой же ироничной, как у матери.
– Это было видно по ее глазам, Димочка… А однажды, ты болел. И мама сидела у твоей постели и шептала тебе что-то. А я услышала, что она шептала. «Я очень ждала тебя, сынок, – говорила тебе она, – ты даже не представляешь, как ты был мне нужен». Ты ведь знаешь, что мама наша никогда не была эмоциональной. Поэтому я удивилась и прислушалась. А ты ее спросил: «А Риту ты тоже ждала?». И ты думаешь, Димочка, что она ответила тебе что-то? Просто продолжила гладить тебя по руке.
– Я этого не помню – сказал Давид
– И не удивительно. Тебе ведь было всего четыре года. Разве дети помнят себя в таком возрасте? А мне было восемнадцать. И этот ваш разговор я держу в памяти всю жизнь. Она ведь больше десяти лет лечилась, чтобы тебя родить. Объездила все лечебницы. Отец говорил, что ему и меня хватает, чтобы перестала себя мучить, а ей меня не хватало, понимаешь. Она никогда не называла меня доченькой, как отец. Формально я совершенно ни в чем не могу ее обвинить, но мне всегда хотелось отгородиться от нее своей самостоятельностью, своей личной жизнью.
– Ты никогда не задумывалась, – возразил Давид, – что у мамы была своя личная послевоенная травма. Может быть, это отражалось на ее поведении? Она ведь потеряла всех своих близких и прошла через концлагерь. Ты помнишь, как она отказалась от поездки в Польшу? Ты помнишь ее номер на руке?
Маргарита пожала плечами: – Если бы она хотела быть со мной откровенной… Но она жила в своей раковине и закрывала ее перед моим носом.
– И перед твоим, – согласилась Маргарита – такая уж она была, наша мама. Сегодня мы уже ничего не изменим. Я, кстати, часто езжу в Польшу, и в Германию тоже. У меня основные поставщики косметических средств оттуда. Да и времена нынче другие
Маргарита потянулась за пачкой сигарет, встряхнула пустую коробку и махнула рукой.
– А знаешь, продолжила она, – у меня сейчас могли бы быть тоже двое детей. Сын и дочь. Как у тебя. Я ведь два аборта сделала. Сперва я не хотела детей, когда жила с Эдиком. А потом не хотел Вадим, наверное, боялся завязнуть в алиментах. Уже ведь платил на двоих. А с Андреем дети не получились… Химия не сработала. Так и осталась я одна. Ну да, все еще шикарная женщина. Владелица модного косметического салона. Подумать только, ко мне на прием записываются за месяц. Ты знаешь, как меня называют недоброжелатели?
– А у тебя они есть? – удивился Давид
– А у кого в бизнесе их нет? – рассмеялась Маргарита – меня называют королева Марго. Значит, боятся и уважают.
Они надолго замолчали. Маргарита автоматически стучала указательным пальцем по пепельнице, словно стряхивала несуществующий пепел. Над их балконом на четырнадцатом этаже совсем низко пролетел самолет, занавешенный от взглядов сеткой тумана. Маргарита прислушалась к его гулу.
– Послезавтра улечу, – неожиданно сказала она, – и словно, опережая возражения, объяснила, – дела, Димочка, дела… А если честно, хочу домой. С годами стала очень дорожить своим уютом. Значит, старею. Но я рада, что мне выпал этот разговор с тобой. Пусть даже после ее смерти. А ты не бери его близко к сердцу, Дима. В каждой семье свои законы.
И еще… я хотела тебе сказать, что хожу на кладбище к папе. Давид вздрогнул при мысли об отце, но Маргарита не заметила этого и продолжила: – И в Бабий Яр я хожу, правда, не помню точную дату той свадьбы папы и его Мани. Так что хожу всегда по весне, когда расцветает сирень. Там еще один памятник поставили недавно. Расстрелянным детям. Трогательный очень памятник получился. Бронзовая девочка стоя, протягивает к кому-то руки, бронзовый мальчик упал, и голова его склонилась, а между ними поломанная игрушка, кукольный клоун в колпаке, тоже с поникшей головой. И рядом много живых цветов. И рябина цветет такая яркая, как кровь. Вот и все. Больно, очень больно там… Может быть, эта девочка и есть Галочка, дочка нашего папы?
Он провожал ее в аэропорт поздней осенней ночью. Резко похолодало, и, несмотря на новый муниципальный налог на засуху, уже два дня беспрерывно лил дождь. Озабоченные пассажиры постоянно глядели на электронное табло, боясь, что непогода отменит их рейсы. Но вылет на Киев был объявлен вовремя.
– Прощай, Димочка, – сказала Маргарита, крепко обняв брата, – Я знаю, что мы не были с тобой близки. Наверное, в этом больше моя вина. Все занималась собой. Хотела не себя подогнать под время, а время – под себя. Но, знаешь, не успела многого… А главное… Впрочем, к чему это сейчас. Ты только помни, что я есть у тебя.
– Конечно, – пообещал Давид, – я помню, сестра.
Вернувшись домой, он нащупал в кармане пуговицу, отданную ему Дитой и забытую в тепле куртки. Долго разглядывал ее потускневшую поверхность, словно пытался уйти в несуществующее Зазеркалье. И спрятал ее в мамину резную шкатулку.
Эпилог, который должен был быть Прологом.
Это была всего лишь пуговица. Но зато, какая пуговица! Ее чешуйчатая поверхность отливала таким глубоким бирюзово-синим цветом, что казалась маленьким зеркалом, отражающим небо и море. Ее перламутр блестел, как крупная капля дождя, остановленная в своем грозовом полете. Она идеально подходила к новому черному платью, смягчив его строгий стиль своим неожиданным появлением на воротнике-стойке. Об этом платье пани Роза долго мечтала, и наконец, пошила к своему дню рождения. И надела всего один раз…
Затем налетела позабытая волна токсикоза. Подумать только, Броне уже пятнадцать лет. И парни на улице уже не могут оторвать от нее глаз. А маленькой Эдит только три года. Неправильная разница между детьми… Но после Брони родились Аврумеле и Яков. И оба не дожили до двух лет. И ей пришлось хоронить своих мальчиков и видеть серое, словно известка, лицо мужа. Он так мечтал о сыне.
А потом родилась Эдит, их маленькая радость. Она слабенькая, часто болеющая девочка, но, Слава Богу, все при ней. И нет никакой опасности для ее жизни.
И когда Дувид и Роза Бродецкие хотели сказать спасибо за все и поставить точку, на нее нахлынула такая волна токсикоза, что никакого сомнения не оставалось. И Дувид снова мечтал о сыне.
И уже был заказан самый лучший доктор Кауфман, который обещал прийти на роды в любое время суток. И соседи, сменив удивленное любопытство в глазах доброжелательными улыбками, провожали взглядом округлившуюся фигуру Розы.
И Бронечка, оставив в стороне ноты, бросалась помочь маме во всем. А иногда, по вечерам они музицировали вместе, в четыре руки. Словно четыре бабочки порхали над клавишами рояля, чуть прикасаясь к его гладкой поверхности и заставляя замирать сердца слушателей.
В эти минуты благословенных вечеров Дувид сажал на колени маленькую Эдит, обнимал ее и не хотел большего счастья.
Жена – умница, красавица – старшая дочь. Малышка, радующая душу своим смехом… И, быть может, вскоре будет подарок судьбы – сын, уже заговоривший на своем языке в животе матери. И теплые стены дома, и эта музыка Шопена в четыре руки…
И тогда началась война…
2010 год
Публикация этого рассказа посвящена Памяти Ионы Дегена…
«Многоуважаемая Лина!
Посмел проделать незначительную редакторскую работу, пройтись по «блохам»:
…расстрелянных В Бабьем Яре, не выдавала её ВОЗРАСТА, ЗАПАХА никотина, у израильского солдата не «Узи», а «Галиль», или М-16, Красной звезды (с большой буквы)
Попросите всё это исправить, а в отзывах оставить только одну фразу:
Прекрасный рассказ.»
Спустя два года эта публикация неожиданно для ее автора оказалась в центре внимания многих читателей. Пошла по миру, вернее даже полетела, пересекая страны и континенты.
Этот рассказ стал очень популярным, его перепечатывали, посылали друзьям. Я получила множество откликов, среди которых подавляющее большинство — теплых и восторженных. Люди душой прочувствовали судьбы героев, рассказывали мне свои подобные истории. Читала комментарии и часто плакала.
Разные события связаны у меня со «Старой пуговицей». После этого, уже давнего рассказа, родилось много новых. Но тот, один из первых комментариев, написанный Ионой Дегеном, считаю Напутствием.
Светлая Память чуткому, мудрому и доброжелательному человеку!
Н. А. Тэффи
Пуговица
Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 1: "И стало так..." М., "Лаком", 1997. Когда поезд тронулся, Катя сняла шляпку, оправила шарфик и вдруг вскрикнула: -- Ай, какая досада! Посмотри! Купила такие чудные дорожные перчатки, только что надела, и вот уж пуговицы нет! Трубников, Катин муж, покачал головой сокрушенно, и так как был женат на Кате всего два с половиною месяца, то и не ответил ей на это: -- Сама, милая моя, виновата. Нужно прикреплять новые пуговицы. Или: -- У тебя, мать моя, вечные истории. Все не как у людей! Или: -- Нужно, матушка, под ноги смотреть, а не зевать по сторонам, -- вот и будешь замечать, когда с тебя пуговицы валятся. Или что-нибудь другое, глубокое и мудрое, что говорят вдумчивые мужья, когда с их женами приключается неприятность. Трубников только поцеловал ей руку, как раз там, где не хватало пуговицы у перчатки, и сказал весело: -- А вот я и починил! Но его веселость Кате что-то не понравилась. -- Очень глупо. Конечно, вам все равно, если ваша жена будет одета, как кухарка! -- Голубчик, что ты говоришь! При чем тут кухарка?! Да ты поверни руку. Смотри, -- совсем даже и не заметно, что пуговица оторвана. -- Вам не заметно, а другим заметно. Именно по мелким деталям и отличают элегантную женщину от обыкновенной. -- Ну, раз это так важно, надень какие-нибудь другие перчатки. -- Благодарю за совет, -- иронически прищурилась Катя. -- Я купила специально для этого путешествия дорожные перчатки, а поеду "в каких-нибудь других". Вы очень находчивы. Трубников замолчал и запечалился. -- Не надо было жениться на умной женщине, -- думал он. -- С существом обыденным живо можно сговориться и убедить, а у Катерины такой ясный способ мышления, и такая железная логика, что я вечно буду раздавлен ею! Катя достала книгу, но видно было, что она не читает ее, а только смотрит на строчки. -- И о чем она думает? -- мучился Трубников. -- Верно, догадалась, что я -- дурак, и жалеет о своей загубленной жизни. -- Жаль, -- вдруг сказала Катя. -- Очень жаль! -- Ч-чего тебе жаль, голубка? -- весь затрепетал Трубников. -- Жаль, что мы не заедем в Вену. В Вене я скорее могла бы подобрать подходящую пуговицу, потому что продавщица говорила, что эти перчатки венские. И, действительно, я не понимаю, почему мы должны были непременно ехать через Берлин, а не через Вену? Ведь ехала же Оля Попова через Вену, а нас непременно несет через Берлин. Это все твое упорство. -- Дорогая... Но ведь Оля Попова, насколько я понимаю, ехала в Италию, а мы -- в Мюнхен. -- Ничуть не в Италию! Это она сначала думала, что поедет в Италию, а потом поехала из Вены к бабушке в Киев. Берешься спорить, не зная фактов. Но довольно об этом. Придется поискать пуговицу в Берлине. В другой раз, во всяком случае, не доверю никому постороннему составлять для меня маршрут... -- Да ведь, если бы я знал... -- начал Трубников и осекся. Он просто хотел сказать: "Я не знал, что ты потеряешь пуговицу", -- но не посмел. А Катя посмотрела на него холодными глазами и сказала, поджимая губы: -- Вот в том-то и дело, что вы ровно ничего ни о чем не знаете. -- Кончено! -- оборвалось что-то в душе у Трубникова. -- Догадалась! Догадалась, что я -- дурак. Господи, что-то будет, что-то будет! На путешествие у Трубниковых времени было в обрез. Патрон, пославший молодого Трубникова по своему делу в Мюнхен, рассчитал верно и аккуратно и велел вернуться в срок и несколько раз повторил свой наказ, догадываясь, что молодой муж потащит с собой и Катю. Трубников хотя и понимал всю важность возложенного на него поручения, никак не мог ехать без Кати, которая еще ни разу за границей не была и так обрадовалась возможности поехать туда вместе. Два вечера составляли планы, куда пойти и что посмотреть. В Берлине, прежде всего, Аквариум, где ползает живой осьминог, потом зоологический сад, потом ресторан Кемпинского, потом к Вертгейму -- покупать для Кати жакетку, потом рейхстаг, потом египетский музей и, наконец, даже университет. Это последнее придумал сам Трубников, чтобы поважничать перед Катей своими научными интересами и тем помешать ей догадаться, что он глупый. Приехали в Берлин поздно вечером, усталые и сердитые. Катя отказалась даже пройтись перед сном по улице. К чему? Магазины закрыты, пуговицы все равно не купишь, а смотреть на Берлин, который она всегда инстинктивно ненавидела, ей совсем не весело. Другое дело, если бы это была Вена, чудная, веселая Вена, страна вальсов, в которой такие великолепные магазины и фабрики, что поставляют на весь мир разные вещи, например, перчатки. Трубников в угоду жене ругал Берлин со всем пылом любящего мужа, и утром долго уверял, что ему противно выйти на улицу. Однако, выйти пришлось, так как решено было для очистки совести поискать в Берлине пуговицу. Посмотрели в двух-трех магазинах, но подходящей не нашли. То мала и, значит, будет расстегиваться, то велика и, значит, не будет застегиваться, то не тот рисунок и, значит, не подходит к остальным. В двух магазинах Катя усмехнулась горько и сказала мужу: -- Я ведь говорила! В третьем Трубников забежал вперед и сам усмехнулся горько и сказал: -- Я ведь говорил! Потом пошли завтракать, причем Катя ела с таким выражением, точно говорила: -- Хотя судьба и заставляет меня нести крест, я все-таки имею право есть, когда я голодна. А Трубников жевал смиренно и кротко, словно отвечал ей: -- Ну, хорошо, ну, пусть я -- идиот, но пока ты не убила меня, поем немножко, если не запретишь! Этот молчаливый разговор так занимал обоих, что прекратился только тогда, когда они вышли на улицу. -- Теперь куда? -- спросил он робко. -- Может быть, в Аквариум, -- там живой осьминог... -- Нет, уж избавьте! Меня и без того тошнит. -- Так, может быть, к Вертгейму за жакеткой? Ведь тебе так нужна хорошенькая жакетка! Прямо необходима. Ты ведь такая элегантная! -- лебезил Трубников. Кате самой хотелось поехать за жакеткой, но так как это предложил муж, с которым только что установились такие интересные отношения тягучей ссоры, в которой ей была предоставлена такая выигрышная и захватывающая роль, от которой из-за какой-нибудь ерунды отказываться было бы прямо глупо, то она слегка топнула ногой и протянула плаксиво: -- Не могу думать о ваших дурацких жакетах, когда у меня в голове пуговица! Пошли на Лейпцигерштрассе, о которой значилось в Бедекере, что она -- самая торговая. Стали искать пуговицу. Заходили во все подходящие магазины подряд, но на углу запутались и вошли второй раз в тот же магазин, причем приказчик, объясняя им их ошибку, позволил себе усмехнуться. Трубников раздул ноздри и хотел немедленно вызвать приказчика на дуэль, но пока собирался, тот полез куда-то на верхнюю полку, а ждать, пока он оттуда слезет, было унизительно. На улице Катя стала доказывать, что Трубников сам виноват, потому что ведет себя вызывающе и спрашивает про пуговицу всегда вызывающим тоном. Потом пошли обедать, а после обеда, "чтобы немножко отдохнуть от этого ужасного Берлина", Катя легла спать. Отдохнули так хорошо, что еле поспели на вечерний поезд. В вагоне было тесно и душно, и Трубников всю ночь говорил жене про Вену и про пуговицу, называя последнюю из подлости "пуговка" и "пуговочка"; но когда заметил, что это не вызывает в Кате ни удовольствия, ни нежности к нему, стал говорить с достоинством, серьезно и вдумчиво просто "пуговица". В Мюнхене Катя окончательно упала духом и, пока Трубников ездил по делам, проплакала у себя в номере, заперев двери на ключ и на задвижку, чтобы прислуга не подсмотрела. Трубников, выполнив поручение своего патрона кое-как, потому что в голове у него была только пуговица, по дороге домой три раза слезал с извозчика, чтобы забежать в подходящие магазины, -- вдруг здесь найдется, вот бы Катя обрадовалась! Но от усталости и растерянности чувств, в одном магазине забыл, как по-немецки пуговица, а в другом -- как перчатка, в третьем -- и то, и другое. Дома, при виде опечаленной жены, он сам всхлипнул и вдруг озарился мыслью: -- Катя, дорогая! Плевать на патрона, едем домой через Вену. Она усмехнулась распухшими губами. -- Если вы хотите... мне ведь все равно, но я предпочитала бы вернуться домой. -- Нет, этого я не допущу! -- воскликнул, весь задрожав Трубников. -- Мы оба так любим Вену! Глупо было бы не посмотреть ее, когда мы всего в нескольких часах езды. Когда еще попадем в другой раз. Он чувствовал в себе необычайный подъем энергии. Звонко чмокнул Катину руку и побежал на вокзал за билетами. Она что-то робко пищала ему вслед, но он не слушал, и на другое утро они уже стояли перед венским носильщиком, и Трубников спрашивал деловым тоном: -- Какая здесь у вас, милый мой, самая торговая улица? И носильщик, отвечая, смотрел на Трубникова с глубоким уважением. -- Может быть, мы сначала осмотрим город? -- вдруг предложила Катя. -- Нет, дорогая моя. Прежде надо покончить дело, а там уже можем приняться за удовольствия, -- отвечал Трубников и думал, сладко замирая: -- А ведь я, кажется, вовсе даже не дурак! Прямо очень даже не дурак! Хо! Он бодро вбегал в магазины и выкрикивал: -- Есть у вас пуговица для перчатки круглая, плоская, большая, с двумя дырочками? Потом завтракали, потом обедали. Времени до поезда оставалось еще много, так что, купив пуговицу, можно было еще успеть посмотреть хоть Пратер или мост через Дунай. Катя была, видимо, подавлена энергией мужа и, вверив ему судьбу свою и своей пуговицы, молчала и только вздыхала. Времени оставалось все меньше, и уже пора стала подвигаться ближе к вокзалу, как вдруг в одной маленькой лавчонке, куда Трубников зашел только для очистки совести, равнодушный приказчик вытащил какую-то коробку и равнодушно раскрыл ее. -- Катя! -- вскрикнул Трубников. -- Катя, взгляни! Ведь это, по-моему, как раз те самые пуговицы! Дорогая! Он весь дрожал и даже приплясывал на месте. Но Катя равнодушно подняла брови. -- Нет, они слишком малы. -- Что? Что ты говоришь? Ничуть не малы! Давай сюда скорей свои перчатки. Где они у тебя? -- А я тебе говорю, что малы! -- И она повернулась к выходу. -- За что ты убиваешь меня? -- завопил вдруг Трубников, хватая ее за руку. -- Заклинаю тебя! Объездили всю Европу... нашли, а ты не хочешь! Дай мне только свои перчатки! -- Не могу. -- Что? Что не могу? Она вдруг всхлипнула. -- Оттого, что я их... я их еще в Берлине потеря-ала!.. На журфиксе у Рыловых был художник Коптилко, жантильничал перед дамами радужными манжетами и спрашивал у Кати Трубниковой: -- Понравился вам в Мюнхене Гляс Паласт? -- Какой? -- Гляс Паласт? -- Жена вообще не любит Мюнхена, -- закричал Трубников через вазу с апельсинами. -- А Берлин вы любите? -- вертел манжетами художник Коптилко. -- Н-да, только он такой странный... Там, например, совсем нет средних пуговиц, а все или очень большие, или очень маленькие. А в Вене -- масса пуговиц, но все больше выпуклые. -- Счастливая Катерина Николаевна! -- воскликнула хозяйка дома. -- Вдруг бросила наш туманный Петербург и понеслась в блестящую Европу. Путешествие так освежает! -- Освежает и расширяет кругозор, -- уверенно подтвердил Трубников. Он больше уж не боялся, что Катя кое о чем догадается.
